Эту историю, имевшую быть место в Ростове-на-Дону, нам прислала читательница под псевдонимом Ольген. История содержит как минимум 7 глав, которые мы будем выкладывать регулярно. Она звучит невероятно и фантастично, и где-то напоминает миры Роберта Монро, описываемые им в своих книгах о путешествиях вне тела. В этой истории, реальный человек Гена оказался в многократном переходе из Этой в Ту жизнь посредством событий так или иначе произошедших. Без знака плюс или минус. И эта тема заслуживает исследования в формате докудрамы для ТВ Экстра «В поисках прошлой жизни». В предисловии публикации глав книги «Контракт его души» обращаемся ко всем, у кого случались аналогичные события или есть друзья и знакомые побывавшие За Гранью - пишите к нам в редакцию! Да, обсуждение произошедшего с автором возможно и приветствуется, пишите также в ЦРИ.
Ольген: «Описанная клиническая смерть была не первой и не последней, но самой длительной. Во время первой были интересные события, но они скорее стали подготовкой к этому длительному визиту. Я была всегда рядом.
Астма появилась из-за очень добросовестного освоения пранаямы – сбилась автоматика дыхания. Так что я была противником всяких практик, но запретить не имела права, направляла по мере сил и помогала справляться с последствиями. Так что участником всех событий была уж точно.
Следствием таких «визитов» за грань стали способности, которые мы скрывали по нескольким причинам. Да и кому расскажешь такое? И все же я начала записывать для себя, вернее для Гены, чтобы ему проще было попадать в те же места. Получались своего рода ссылки, адреса, настроечные детали мест и ситуаций. Когда он снова попадал на другие планеты, в другие времена, то по моей просьбе уточнял детали, обстоятельства, параметры.
Его начали использовать для помощи в горячих точках на земле. В любое время, днем и ночью. По сути он все время находился в измененном состоянии сознания хоть и в полном сознании нормального человека. Можно назвать это непрерывной молитвой с точки зрения православной веры. Как один из аспектов – он просил за кого-то из обычных людей и его слышали ТАМ.
Меня Гена спасал не раз, но это не важно, главное, что уже в больнице, в 2007 г., когда шансов выжить у меня просто не было никаких он уговорил меня остаться с условием, что я опубликую его рассказы. То есть я должна была попросить разрешения остаться, захотеть жить ради этого. А вдруг кому-то пригодится его Путь, как путеводитель. Ну или как интересный рассказ без прикрас и фантазий. Он надеялся, что есть люди, которым его рассказы помогут попасть в те же места.
Но увы, пока не нашлось. Может быть я не там искала. Да и писать перестала уже давно.
Последняя клиническая смерть была в 2010 г. Об этом писать пока не хочу.
Умер Гена 31 апреля 2012 года. Меня дома не оказалось. Общение я не поддерживаю хоть и вижу, слышу, получаю помощь, информацию время от времени. Спрашивала его, как долго он мучился – сказал, что очень долго, целую минуту. Сказал скороговоркой, торопясь рассказать, как выглядят звёзды на самом деле. Мой вопрос был не важен и не интересен.
Пытаюсь теперь понять кто же он на самом деле.
Мы прожили много жизней вместе, вспомнили многие наши жизни в таких деталях, что публиковать в этом обществе не стоит. Свою предыдущую жизнь он помнил до подробностей, но вот имя… Наверное это не нужно было, ведь близость к Гитлеру мало кому идет на пользу.
Иногда разговаривал на других языках и не замечал этого.
Встречался с Денионом Бринкли и помогал ему во время выступления.
Как-то в последний год жизни сопровождал знакомую, которая летела к подруге из Германии в Грецию. Летел рядом с самолетом. Все пассажиры с одной стороны самолета видели ангела огромного размера. Простенько так и скромно. Сказать, что он развивал полученные способности нельзя, он просто жил с ними, а развитие проходило само собой.
Так что Геннадий теперь «ушел на повышение».
Года три назад я познакомилась с автором интересной книги, которую ей продиктовали Оттуда. И ей вдруг среди ночи явился кто-то и продиктовал стих-послание, предназначенное мне. По всем приметам это был Геннадий. Согласно этой его просьбе я и написала вам о нём.»
Глава 1. Репетиция смерти
Майские праздники закончились. Гена осваивал заросший весенней травой, склон. Где-то громко зазвонил колокол. Гена выпрямился и прислушался:
- «Красиво звонит! Так мелодично и в то же время громко. Надо поехать в центральный собор на какой-нибудь праздник и позвонить в колокол самому. Может, правда астма пройдет. Да еще зуб этот противный вылечится? Хотя, так все болезни можно было бы вылечить. Интересно, а какой праздник сегодня, раз колокол звонит?» – Эти мысли, и звон колоколов отвлекли от работы и Гена пошел пытать по этому вопросу жену.
Жена в этом вопросе оказалась дремучая. Мало того, рядом с их жилищем никакого собора оказывается не было. Они вообще жили в промышленном районе. Гена задумался. Не над наличием церквей, а над тем, что Юлька этого звона вообще не слышала. Это было просто не возможно! Получается, что звонят колокола только ему. Или по нем? Хорошая работа прогоняет плохие мысли. Вот этим и решил заняться Гена.
4 мая обещали заморозки. Гена с Юлей решили жечь ночью костры. Строительная свалка, где обосновались они, почти не давала урожая. Но деревья были все в цвету и обещали отблагодарить фруктами за заботу. Да и как не помочь – живые ведь, вон какие почки налитые и кое-где уже распустились. Собрали днем сухие ветки, стружку, а сверху свежескошенную траву для дыма.
День почти прошел. Костры были готовы, и можно было поужинать, отдохнуть, ведь ночь должна быть нелегкой.
Гнать Юльку спать было бесполезно, все равно рядом будет крутиться. Стоит только ей удобно устроиться рядом, как у нее начинается воображариум:
– «Здесь мы закруглим стену, сделаем окошко на восток и будем встречать рассвет в любую погоду. А там лесенка, полочки, шкафчики, цветочки…»
Она сильно донимала его своими идеями, а он слушал ее как шум моря в тихий теплый день. Она, конечно, звала его помочь, особенно если шкаф, который ей хотелось переставить самостоятельно, почему-то падал. Его забавляли удивленные глазенки из-под шкафа или из-под груды кирпича. Нет бы подумать о технике безопасности или просто рассчитать свои силы, но куда там, азарт «делателя» затмевал все расчеты.
Сейчас она хлопотала у плиты и что-то щебетала. Кажется, про неудобный и слишком длинный участок, стройматериалы не там где надо бы. Волновалась, что Гена устал за день на работе, а ведь астма никуда нее делась. Предлагала поберечь себя, но как?
Генке не хотелось пить лекарства по пустякам, но все окружающее уже казалось, подернулось дымом от постоянной нехватки воздуха. Нужно поспать хоть часок.
- «Нарублю дров еще немного, чтоб хватило и посплю», – думал Гена, когда подошла Юлька, демонстративно подбоченясь и, напустив на себя грозный вид, пытаясь втиснуться в роль грозный жены.
- А ну-ка, лесоруб, иди быстренько ужинать. Костром больше, костром меньше – мне все равно. Вот мужем больше, мужем меньше – это уже другое дело. (Глупая шутка. Знать бы это тогда. Но что бы могло измениться?) Я тебя ночью голодного на себе, что ли между кострами носить буду?
Может, на кого-то грозный вид и подействовал бы адекватно, но Юльке не удавалось скрыть озорной блеск глаз. Хрупкая, с хвостиком светлых волос она казалась девочкой. Если бы не седина пережитого. И как это все втиснулось в такую недолгую жизнь?!
Гена все пытался понять, где она хранит этот задор и терпение. И как она может так, без оглядки, любить? Но спорить и, правда, не было смысла, даже в шутку, и он поплелся, усталый, к столу.
После ужина астма немного поутихла, напряжение спало и, как всегда после приступа, захотелось спать. И время позволяло, и Юлька тихонько сидела рядом что-то вязала. Все убаюкивало, и Гена заснул. Юлька выбралась потихоньку в сад раздувать костры. Дым охватил всю окрестность, опустился мягким покрывалом на сады внизу. От дыма слезились глаза, но думать об этом не хотелось. Дым разбудил Геннадия. Он вышел и, не успев стряхнуть с себя сон, тут же получил порцию крепкого дыма в лицо. Закашлялся, отдышался и принялся помогать жене. Юлька носилась от одного костра к другому с фанеркой для раздувания огня, и прибежала к тому месту, где сидел на полене Генка, веселая и пропахшая дымом. Собралась уже поделиться впечатлениями, когда увидела лицо мужа.
Гена уже даже не хрипел, он сипел, ссутулившись, жадно глотал воздух, как рыба на берегу. Было ли лицо серым, или еще каким – не видно. Да уже и не важно.
Юлька опрометью бросилась в дом за лекарствами. Но как в темноте его колоть? Пока Гена заталкивал в рот таблетки, она судорожно набирала в шприц лекарства. Укол Гена, казалось, не ощутил.
– «Лишь бы скорее подействовало» – металась в голове одна только мысль у Юльки. Руки дрожали. Мысли тоже.
– «В доме светло, но в такой позе его не дотащить». Нужно сделать массаж грудной клетки, может расслабится, и тогда волоком, потихоньку, упираясь ногами и руками в порог, стены, можно втащить в дом. Подальше от дыма.
Массаж немного помог, и Гена прохрипел:
– «Воды».
Идея дотащить была видимо не та. Ему нужен этот холод. И Юлька уже знала, что нужно снять рубашку и обтирать его холодной водой. Обдувать и делать массаж. Хорошо, что на улице уже «минус». Генке всегда жарко в таком состоянии.
Привычные манипуляции все равно не приносили уверенности, что сделано все возможное и сделано правильно. Знать, когда закончится приступ совершенно невозможно, объем легких у него от занятий спортом большой и это значит мученье не пятиминутное. И закончится ли?! Остается только верить. Верить и надеяться. А главное – любить. Когда любишь беззаветно, мысли о себе не мешают помогать в трудных ситуациях. А пока оставалось ждать, когда подействуют лекарства. Ведь приступ удушья был от усталости, нервотрепки с последним несостоявшимся клиентом и от дыма. И этот дым никуда не девался. Костры «работали» исправно как по закону подлости. (Кто интересно вывел этот закон?) Юля поняла, что ситуация совсем не стандартная и придется вызвать «скорую помощь».
Телефон был у сторожей на соседней базе. Но до него еще нужно добежать, а это значит оставить Гену. По крайней мере, его погрузят и вывезут отсюда. Организм мужа лекарства не принял, и к судорожному состоянию добавилась рвота лекарствами. Вместе с удушьем это жуткое зрелище. Ну и как его теперь оставить?
Перебирая в голове другие решения, Юлька решила отказаться от услуг ума. Она, как безумная в буквальном смысле, бросилась бежать к телефону.
Бежать приходилось под горку по плохой грунтовой дороге, потом через шоссе. Она падала, поднималась и, не успев еще распрямиться, бежала дальше. Ноги не успевали за ней и часто подводили.
Стучать в окно сторожки, она не боялась. Мысли остались там, возле мужа. Сторож вяло открыл калитку, когда увидел в окно женщину. Но сон слетел с него, когда в освещенный дверной проем вошла женщина с разбитыми коленками и ладонями, с прерывающимся от бега, свистящим дыханием. Он помог набрать номер «скорой». Телефон был с диском, и она никак не могла попасть на нужную цифру. Но даже будь он кнопочный – руки у нее тряслись, губы тоже и объяснить дежурному «скорой помощи» она едва смогла. Там, на том конце провода эмоции не учитываются и не влияют на скорость записи.
После звонка Юльку как ветром сдуло. Только на полу остались капли свежей крови, собравшиеся в лужицу возле телефона.
Вернувшись домой, она поняла, что Генке стало хуже.
Гена корчился на земле, мокрый и холодный. Жена судорожно пыталась облегчить его страдания, поливая водой, растирая грудь, обкладывая мокрыми полотенцами, чтобы сильнее охладить тело. Сознание Гены переживало тоже своеобразный спазм. Казалось, что закрываются все двери, не только двери в легкие, но и двери в этот мир. Всё съежилось в нем до нестерпимой боли, до жуткого отчаяния. И только Юлька, маленькая беспомощная Юлька не давала сознанию угаснуть, не давала совершить прыжок в спасительную беспредельность и оставить ее навсегда.
Когда Юля начала растирать грудь, руки, ноги закоченевшего мужа, он с трудом просипел:
– «Вот и всё. Молись».
Для Гены воздух в легких стал невыносимо твердым, он горел в каждой клеточке измученного тела. Хотелось окунуться в ледяную воду, чтобы потушить эту топку. Как ни хватай ртом воздух извне, он не попадает внутрь – дверь закрыта. Это не цепи, не оковы, которые можно разорвать в предсмертной агонии, наполняющей неистовой силой, безмерным желанием жить. Это бестелесные руки смерти. Это адское пламя. И никакие обливания водой на морозе в этот раз не помогали. В груди хрипело, и если этот хрип вырывался наружу, то уносил с собой огненный воздух. Но и это не приносило облегчения, потому, что вместо него не попадал морозный воздух улицы. Вместо него приходили спазмы, сжимая тело в каменную глыбу.
Оставить ее опять на века, как это было раньше. А потом искать в этом огромном мире людей, живущих в суете, отрешенности от самой сути жизни. И он нашел в себе силы, собрал все крохи любви, задавленные жуткой болезнью в этот миг, чтобы выдавить из себя последнюю просьбу:
– «ЗОВИ!!»
Она поняла, что он уходит. По серым губам, по стекленеющему взгляду, по скованным мышцам всего тела. Безмерно-любимого тела, наполненного чудным бессмертным духом. Мысли о себе, покинутой и одинокой, возможно придут, но это будет позже, не сейчас. А лучше бы и никогда. Их души нашли друг друга здесь и соединились светом того знания, что не разделит их нигде.
Когда так мучается любимый, ни одна мысль о себе не мешает жить его проблемой. И только его слова, едва слышные, едва понятные, но наполненные такой неистовой силой, отрезвили ее, остановили и заставили задуматься:
– « Кого звать?»
Он завалился на нее неожиданно, и обмяк. Она начала его тормошить, бить по щекам. А он как-то податливо распластался на замерзшей земле, и широко открытые глаза были обращены к звездному небу. Он не дышал. Его тело становилось землей этого мира. И она на коленях, сидя рядом, с любимым человеком дико закричала:
– «Люди! Где вы? Помогите! Хоть кто-нибудь! Умоляю!» Она кричала недолго, но голос быстро охрип и безответно повис в тишине. Какие могут быть люди в этой дали! Кто еще может жить на отрезанном от цивилизации клочке земли?!
Как-то вдруг рассыпались все постулаты веры, заученные фразы, имена. Она на миг растерялась и замерла. Из памяти всплыло имя Архангела Михаила. Именно его помощь нужна в первую очередь, именно он поможет обрести здравомыслие в критический момент. Потом, обретя какую-то твердость и уверенность, она произнесла имя Матери Марии. Эти имена так часто произносились, что не заставили Юлю напрягать память в миг решающей ситуации, хотя собраться с мыслями в такой момент мало кому удается.
Слова наполнились образами, увиденными на иконах, на картинах. Она встала с колен, оставив лежать на земле съеженный комочек тела своего мужа, и, продолжая разгибаться во весь рост, выкрикивала в темноту имена святых и ангелов каким-то незнакомым самой себе твердым голосом.
Тьма вокруг казалась вязкой и густой. Вся ситуация, в которой оказались эти двое, была одновременно тягучей и стремительной, глухой от отчаяния и беспомощности. Мрак ночи окутывал так плотно, что ощущение погребального савана разрывало сознание на части, растаскивая последние силы, просачиваясь в бездонную тьму ночи. А зов к созданиям Света, казалось, проваливался в вату, окутавшую все вокруг, и казался напрасным.
Дым угасших костров смешался с туманом и отгородил эту сцену борьбы со смертью от всего остального мира. Но он же и придал черноте серый цвет, ослабив ее гнет. И Юля, обращаясь к небу и глядя в него, почувствовала неясный звон внутри. То ли это был отзвук ее голоса, потерявшегося в пустоте, утонувшего в ней самой, то ли звенело все вокруг от ее голоса. Она замерла и прислушалась к себе, к миру вокруг, к воздуху.
Да, воздух стал прозрачнее. Она сама стала прозрачнее, сбросив с себя отчаяние борьбы с этой тупой безжалостной болезнью мужа. Кольцо окружило место этого события так незаметно плавно, что только диск звездного неба прямо над головой свидетельствовал о том, что это произошло. До самых звезд высились лучезарные фигуры людей, окруживших освященное молитвой место. Тишина звенела торжественно и величаво. Она вручила бесценную душу в руки Архангелу Михаилу, Матери Марии, которую она всегда побаивалась звать или обращаться к ней.
Позвать можно многих, но может быть достаточно и этих могущественных покровителей человечества? Сомнения всегда были спутниками Юли, прорвались они и в этот миг через завесу отчаяния. Отчаяния, толкающего обращаться к кому угодно, лишь бы получить помощь. Но, когда она воочию увидела это величественное зрелище, то сомнения рассеялись. Со стороны это казалось столбом света, уходящим в бескрайнее небо. Сейчас Юля была внутри этого света, наполненного чистым воздухом. Наверху – звездное небо, а вокруг него туман и легкий дым, у ее ног лежал муж. Он не дышал, не сжимался в комок. Он, казалось, слился с ледяной землей, распластавшись на ней, обратив лицо к небу.
Собаки притихли и только почему-то слегка постанывали. Они не выли, не скулили, а просто тихо лежали на земле за пределами этого круга так, как если бы сверху их придавили аж до слабого стона. Но не кто-то злой и чужой, а добрый и любимый.
Эта величественная картина отвлекла Юлю от мужа, но когда она снова посмотрела на него… на его тело… Может, она мало молилась? И «там» ее плохо слышали. Пришли, посмотрели и ушли. И как смирение пришла на память молитва:
«Господи, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, что не могу изменить,
мужество изменять то, что могу и мудрость всегда отличать одно от другого».
Она обреченно и уже спокойно оставила Гену. Настолько спокойно, что могла рассудительно подумать о том, какие вещи, документы нужны, когда его будет забирать «скорая», констатируя смерть. Она встала и пошла в дом. Никто ей не поможет. «Скорая» потребует документы независимо от ее состояния. И она пошла переодеваться и собирать документы. Спешить больше некуда. Время ее не интересовало. Ум принял бразды правления и диктовал, что нужно взять, что надеть, ведь на улице мороз. Мужу вещи не нужны уже. Денег на такси все равно не было. Куда его повезут – неважно. От ближней больницы можно дойти домой часа за полтора. От центральной – за шесть часов. Нужно только смыть кровь с коленей и рук, чтобы не беспокоить медперсонал.
-«Почему-то долго нет «скорой», – подумала только теперь Юлька. А может ей так только кажется? Но решила позвонить еще раз.
Сторож не мог уже задремать и, не сразу узнав Юльку, все же впустил опять. Видимо, она очень изменилась за короткое время. И он уже не мог сказать, какая она напугала его больше – та или нынешняя. Она спокойно набрала номер и спросила, сколько еще нужно ждать. Оказалось бригада «скорой» просто не знала, что улица, указанная в вызове, гораздо длинней: они просто не доехали и вернулись. Пришлось объяснить еще раз. И еще раз попросить сторожа встретить машину, чтобы спокойно пойти домой.
Все это время Гена лежал в спортивных брюках на мерзлой земле, у входа в дом. Юля попыталась подложить под него покрывало, но тело было тяжелым и не гнулось. Было жутко, и она села рядом. Уже светила луна, и мрачная громада дома без единого огонька с недостроенными стенами с половиной крыши, казалось, нависала и давила. Она увидела вдруг этот дом совершенно иначе. Он уже не был воплощением их идей и надежд. Теперь он казался упреком в том, что они не смогли рассчитать свои силы и возможности. Сама она его не закончит.
Строить она может, но кто заработает на стройку? И еще она боится деревообрабатывающего станка и сварочного аппарата. Да и зачем он ей? Но оставить его как не родившегося ребенка на полпути, когда все планы и мечты умрут вместе с мужем? Она думала, как похоронит его. Он просил сжечь. На крематорий денег нет. Может клиенты, очень уважающие мужа, скинутся? А может получить свидетельство о смерти, собрать доски на стройке и сделать костер возле этого дурацкого дома? Ведь, если в жизни ее любимый, что называется, «горел» и на работе и в домашних делах, то и после смерти его не должно коснуться мерзкое тление.
- «Да нет же! Нет!» – Она вдруг вспомнила о себе? – «А как же я? Как жить мне в этом недоделанном склепе? Как жить, зная, что нет больше на земле моей половинки?» – Она теряла сына и знала уже эту боль. Тогда она не знала Законов развития этого мира и, будучи атеисткой, так пережила смерть сына, что потеряла разум на какое-то время. А потом, когда ее увезли, была парализована два месяца. Училась ходить больше года, есть и жить как все. Но как все жить все же не смогла и искала ответы на свои вопросы и сомнения. И нашла. И еще нашла человека, который тоже ждал ответа на такие же вопросы, и они вместе пошли по жизни совершенно новой дорогой, непохожей на жизнь простых, плоских людей. Они понимали значение испытаний в жизни. Вместе искали решение задач, гасили раздражение из-за ошибок друг в друге, радовались открытиям и любили друг друга. Не разлучаясь, все эти годы, старались наверстать время, проведенное в одиночестве до их встречи. Она уже знала, как устроен мир, и мысли о самоубийстве были далеко за пределами этих знаний. А то, что «они жили счастливо и умерли в один день» – это дар небес немногим. И теперь ей доживать придется одной. Нет! Она, конечно, встретится с ним за пределами этого материального мира, но все ли она сделала здесь? Да и сам Генка не собрал еще обещанное ожерелье из жемчужин мудрости, для нее.
Гену встретила не смерть с косой. Пришел «лифтер». И это был ни кто иной, как Архангел Михаил. Гена это абсолютно точно знал и был теперь спокоен.
Они неслись стремительно, но не настолько, чтобы не рассмотреть окружающее их пространство, явления. Далеко внизу еще видно было маленькую женщину, его спутницу жизни, с которой его связывали века. Он видел, как совсем недавно Юлька бежала по дороге, сбивая коленки. Падала, и, не успев толком встать, снова бежала вызывать «скорую помощь». Но это воспринималось краем сознания и не имело сейчас значения. Как не имело значения, что с его телом.
Когда призрачный мир, в котором он жил, начал удаляться со скоростью брошенного камня и Земля осталась далеко с земными проблемами, вокруг, вокруг него, сменяя друг друга, ожесточенно толкаясь, сгрудились монстры, пытаясь пробиться сквозь прозрачные стенки своеобразного лифта.
Мысли здесь имели форму, вес и жизнь. Фильмы ужасов – это лишь малая часть. И они все здесь. Герои страшных сказок, и лица настоящих людей, искаженные до неузнаваемости пороком. Все это было продуктом эмоций людей, и в то же время источником эмоций современного человечества.
Гена разглядывал эти оскалившиеся в беспомощном гневе морды, видел царапающиеся по невидимому стеклу, когти. Эти уродливые монстры были очень близко, но их отделяла перламутровая стена столба Света.
Мгновенным импульсом промелькнуло сказанное Архангелом:
– «У них есть еще и запах, который пока тебе лучше не знать».
– Ну и как пахнет страх, жажда убийства, ненависть, мстительность?
– «Это не сейчас».
В этой презентации он был просто наблюдателем, пассажиром скорого поезда. И это была не станция, на которой можно выйти понюхать полевые цветы, подышать воздухом нового места, а всего лишь эпизод, промелькнувший за окном.
Гена спешил Домой.
Конечная остановка не сопровождалась объявлением о прибытии скорого поезда номер такой-то. Праздника по поводу прибытия новопреставленного не наблюдалось. Тоннель просто сменился янтарной комнатой.
А какие еще ассоциации могут возникнуть в голове человека, никогда в жизни не видевшего другого, подобного этому, материала. Янтарь во всем своем великолепии. И ведь кто-то уже видел эту комнату, если пытался воссоздать ее на земле.
Гена был в полном сознании и здравом уме, в котором и пытался уложить все увиденное. «Про запас» или как новую для него реальность, в которой теперь придется жить, или снова жить – не известно. Не все, что он ощущал и видел, удалось перевести на язык земного восприятия. Но не это его заботило.
Его не встречали родственники, оставившие землю давно или не так давно. Его здесь не встречали существа Света, чтобы ободрить или просветить о том, где он и зачем. То есть «свет в конце туннеля» был не для него, хорошо это или плохо. Просто это было так. Свет был с ним во время пути и в конце этого пути и сейчас был с ним.
Пунктом назначения была очень большая комната. Гена вошел в комнату с трепетом. Ощущение таинства наполняло воздух вокруг. Все стены там были из янтаря с красивым замысловатым узором. Вернее это был не узор, а печати, руны. Эта комната создавалась для определенной цели, это был инструмент. Янтарь был необходим, как струны для арфы. Это был монолит, и рисунки сделаны как будто самой природой. Именно природой этого материала. Они усиливали действие янтаря, действие самой геометрии этой огромной комнаты. Попробуй нанести малейший штрих или глубокую царапину на стене – и царапина растает, вернув прежнюю чистоту. Лишний штрих – и меняется геометрия пространства, сбивая с настроя того, кто пришел сюда с определенной целью.
Здесь не было необходимости крутить головой, чтобы увидеть все это великолепие, не подверженное хаосу. Он видел все вокруг одновременно. Сверху, снизу все было настолько четко видно, что даже самое хорошее зрение на земле не сможет передать детали и нюансы. Это была и отдаленная панорама и в то же время, каждая деталь в отдельности. Но самое непостижимое ощущение заключалось в том, что это все была Любовь.
Это слово так потаскано людьми на земле, что уже не передает его смысл, его дух! Любовь была всепроникающая, как тепло солнца. Она была одновременно и словами любви и ласковым светом и щемящей сладкой болью единения. Она была знанием и бессознательным блаженством. Гена дышал ею, она согревала все его существо, проникала в затаенные уголки памяти. Любовью здесь был сам воздух. И это она была творцом всего этого великолепия. Она стояла в воздухе, как аромат, как теплое облако. Каждый кусочек пола, стен, был пропитан любовью. Она напоила все его существо и пробудила память. Любовь звучала тихой, нежной, но сильной мелодией. И это была не любовь за что-то или чья-то любовь, – это была сама Мать всего сущего, проявленная в этом доме, его уюте.
Было ощущение, что он вернулся после командировки. Там, где он жил и работал на земле все это время – был очень узкий диапазон условий для существования. Там он ощущал то невыносимую жару, то мучительный сковывающий холод, сырость, голод. То мешала одежда, то ее не хватало. На земле он испытывал боль. Но все это осталось там, где было его тело, оставленное, как поломавшийся автомобиль. Он бросил его на обочине дороги и вернулся домой.
Здесь не было ни холодно, ни жарко. Здесь было света и тепла ровно столько, сколько необходимо. Здесь не было неожиданностей, которые он так не любил. Было очень спокойно и знакомо. Да, теперь знакомо. Он вспомнил и эту комнату, и этот аромат Реальности, а не просто действительности. Да, он дома, в одной из рабочих комнат, где должно быть Зеркало.
Существование этого Зеркала научно обосновал Вернадский. Не важно, как он дошел до этого, но мир узнал, что существует ноосфера, хранящая все записи происходящего на Земле. Она, подобно атмосфере, тонким зеркальным слоем окружает Землю, отражает все события. В восприятии ученых это видится так, но вызывает больше вопросов, чем ответов: как читать записи, из чего состоит, как запись увидеть, какие приборы создать для работы с ней?
А здесь просто комната, просто Зеркало и… просто Хроники Акаши. Для восприятия Гены они выглядели, как картины.
Картины его жизни, взятые из хроник Акаши, не были плоскими. Картинная галерея была его собственной. Но на этих, с позволения сказать, полотнах, были и другие люди. Они были частью его картин, его жизни. Оттуда тянулись ниточки судеб других людей, тесно переплетаясь с его судьбой.
Он остановил свой взгляд на серой неприметной картине. Серой она была от пыли и дыма на поле сражения. Война. Это была его война, судя потому, как у него сильно забилось сердце. Сердце. Как странно это звучит в этом мире. Картина медленно, но уверенно вползала в душу, будила чувства, ощущения и память. В воздухе запахло гарью. Память быстренько подсуетилась и добавила звук: «клац».
– Черт, опять сорвалась гусеница!
Танки шли медленно и зловеще.
Картина вбирала Гену в себя, погружала в войну, в его войну. Где-то на краю цепляющегося за действительность сознания Гену промелькнула мысль:
– «Как я расскажу о картине? Как критик, типа «хорошая техника исполнения, яркие краски, удачный ракурс, мастерство цветопередачи»…или что там еще говорят о живописи? «картина написана неизвестным художником (ну не мастером же) в неизвестно каком году. Холст. Масло». Бред. А вот то, что происходит сейчас не бред. Да, а расскажу ли?»
На этой картине нет места словам. Или в этой картине? Они звучат самим фоном и выглядят неотъемлемой частью самой картины. Вот грубый мазок отрывистой команды наступать, гортанный окрик офицера.
– Ты еще скажи «нежная акварель стонов умирающих» – сказал кто-то.
Голос мгновенно развеял дым сражения и напомнил, что это картина на стене. Просто картина.
– Нет, не просто. У тебя теперь есть «ключи» от этой комнаты. Изучай, – сказал Хранитель Свитков.
На другой картине было что-то похожее на Рим. Жаль, что внизу нет таблички с названием и годом «выпуска». Да и экскурсовод куда-то пропал, если вообще появлялся. Может только голос и был. Гена все же осмотрелся, ища того, кто объяснит суть происходящего здесь. Вернее объяснит, почему он видит это картинами, а не как еще. И услышал:
– Картина – это концентрированная многослойность мира. Картина – это срез кармического рисунка.
Когда смотришь на работу истинного художника, то глубина познания мира зависит только от глубины души зрителя. Собрание картин – это оркестр. Картина – это концентрат эмоций. Именно эмоции «включают» звук и ищут своего зрителя.
– Что такое абстракция, импрессионизм?
– Какофония или Дверь в безумие.
На другой картине он внимательно оглядывал местность. Все было так, как докладывали разведчики. План наступления танковой бригады он разрабатывал сам. Впереди находился город, который нужно взять…
А вот он объясняет, что колбу нужно держать под наклоном, когда осторожно добавляешь другой реагент …
Здесь он чувствует себя маленьким мальчиком, он видит печь и немцев возле нее. Они работают, закатав рукава немецкой формы. Ужасно костлявые трупы перегружают из газовой камеры. За поясом у немцев болтались противогазы старого образца, с двумя лямками-застежками. На дверце печи отчетливо было видно цифру 1837 г. и надпись «Baden Tirtgohfen».
А вот его и Юлькин дом.
Еще много, много картин его жизни. Эти картины, как маяки зажглись для него в сознании, остались в памяти. Он будет вглядываться в них еще не раз. Он мог заново пережить все, что видел.
Он увидел не просто эту его жизнь: некоторые аспекты его жизни были тесно связаны с его прошлыми рождениями на земле. События одной жизни перетекают в события другой, а характерные черты поведения соединяют то тонкими ниточками, то мощными канатами его судьбы на земле. Наконец-то он может увидеть причину и следствие своих ошибок и заблуждений. Этот «фильм» имел продолжение, Гена видел, куда его может привести цепь событий. Он рассматривал картины жизней, как одно непрерывное действие. Сменялись эпохи, одежда, окружение, а цепь событий и простого быта вела его по намеченному пути, допуская отклонения. «Шаг вправо, шаг влево – расстрел» – не всегда, но бывало и так. И все начиналось снова, снова рождение, испытания, уроки жизни.
Гена вглядывался в эти сюжеты и как лицо заинтересованное и отстранено, как учёный. Ведь зачем-то он попал сейчас сюда? За ответами, из-за какой-то ошибки в собственной жизни? Или это своеобразная шпаргалка, в которую можно подсмотреть и вернуться с правильным решением. Но уж очень мучительный путь сюда ему пришлось проделать. Все говорило, что с оставленным телом его уже ничего не связывает. Не было и необходимости смотреть, что с ним будет. Да и кому интересно читать детектив, когда все уже известно. Получается, что жизнь – это детектив? Похоже на то. Детектив начинается, если есть смерть человека. Каждая жизнь заканчивается смертью. В каждой жизни есть маленькие и большие нарушения закона. Каждая жизнь полна загадок. А следствие проводится ЗДЕСЬ. Стратегию жизни тоже разрабатывают здесь, а тактикой занимается каждый в отдельности уже на земле. Он понял, что проявление его необычных способностей – не цель в жизни.
Это был мир Любви. Здесь была Любовь, ради которой можно на все пойти. И вот он здесь, с Ней, в Ней, во имя Нее. Он вновь ощутил себя частью этого мира.
Он не заметил, когда рядом кто-то появился. Это были великие люди и они были ему знакомы, но их величие не давило, не пугало. Хотелось задать столько вопросов! Но так сколько же? Часть сознания Гены была закрыта и все же ответы на невысказанные вопросы были кратки и в то же время исчерпывающие. То, что он мог вместить в этом мире духа, ему сейчас казалось огромным, безбрежным океаном знаний. И это было лишь крупицей.
Он ждал решения этого величественного собрания. Он ждал определения его места для дальнейшего существования в этом духовном мире. Приговор он уже вынес себе сам, как это делает каждый пришедший сюда. Он смотрел на эти светлые одухотворенные лица и понял, что очень скоро придется вернуться в тот мир, что оставил. Но кем он вернется, куда?
– «Ты должен вернуться в тюрьму», – прозвучал ответ. Он решил, что теперь на земле он должен пройти новое испытание – попасть в тюрьму. Гена готов был на все, даже на это, не раздумывая ни мгновения за что его могут посадить. Если нужно заплатить долги, искупить древнюю вину, то и карцер подойдет. Говорят: «я для тебя готов на все, даже на смерть». А Гена был готов на все, даже на жизнь. Он не сразу понял, что тюрьмой было его тело, он опять возвращался в свою собственную тюрьму. Состояние его «автомобиля» прошло здесь оценку, и было признано пригодным к дальнейшему использованию.
Мир вокруг наполнялся истинной Реальностью. Таяли тени человеческих суеверий и предрассудков. Исчезали нагромождения условностей общества, как рябь на воде. Пусть он был только маленькой лужицей по сравнению с океаном человечества, но в ней отражалось теперь все небо, озаренное светом. Отражалось ночное небо и звезды. Он был частью этого неба теперь.
Он знал теперь, он абсолютно точно знал, что оттуда, из этой невообразимой глубины к нему тянется рука друга. И еще сотни и сотни дружеских рук ждут момента, когда и он протянет свою руку. Он теперь знал их в лицо, ждал встречи, понимал свое значение на земле. Потому, что стал той ниточкой, что свяжет земную жизнь с лучезарной октавой Света, куда ушли жить и трудится Великие Души великих людей.
- «Дура, какая же я дура! Сколько прошло времени! Решила, если уже живому дыхание не могу вернуть, то мертвому тем более? Мертвые все одинаковые. Ведь пробовала не раз возвращать повешенных, утопленников».
Эгоизм, оказывается, может быть мощным двигателем, и он вывел ее из ступора. Она разозлилась и начала бить его по щекам. Стоп. Этим чувствам здесь не место. Она огляделась. Собаки просунули свои мордочки поближе, и, казалось, ждали чего-то от Юльки. Нужно сделать искусственное дыхание. Она взгромоздилась на Гену и вложила все свои силы, чтобы расшевелить легкие. Четыре толчка в грудь двумя кулаками, изо рта в рот, опять грудь. Ладони болели, да и кулаками получалось лучше. Пробовала даже коленями. «Какой же он холодный!» – нет, руками все же удобнее. Вошла в ритм и перестала замечать боль разбитых коленей, измученных рук, потеряв ощущение времени. Если бы Гена не шевельнулся, она делала бы это как машина до утра или дольше. Или пока не упала бы без сил. Она забыла про «скорую», про людей, про холод и нелогичность ее действий. Говорят, что открытия часто делают дилетанты потому, что не знают, возможно ли это, согласно общепризнанной науке. Но мысли в страхе от такого напора тогда куда-то попрятались и не мешали. Когда она наклонилась к губам в очередной раз, что-то внутри мужа булькнуло. Она быстро повытаскивала у него изо рта щепки от деревяшки, когда просовывала ее, чтобы разжать зубы и отодвинуть распухший язык. Силы прибавилось, и она с азартом продолжила начатое искусственное дыхание. В это время донесся сигнал машины. Ах да, это же «скорая». Юлька повернула подававшего признаки жизни Гену набок, подложила под голову рубашку и побежала встречать машину.
Сторож помог встретить «скорую», и Юлька повела врачей к дому. Их молча встретили собаки.
- Уберите собак, – раздраженно сказал врач, – не хватало еще, чтобы нас покусали.
Собаки задом, задом, не поворачиваясь спиной к незнакомцам, отошли, слегка порыкивая, подальше.
-«Странно собаки себя ведут» – подумала Юлька.
Для людей в белых халатах все было понятно в этой жизни. Вскоре выяснилось, что носилки не пригодятся. Пустые можно пронести, а вот с больным – уже точно нет. Но ребятки в бригаде «скорой» были крепкие. Врач, водитель и медсестра. Сюрпризы в отработанную схему не входили. Для них это была первая неожиданность. И это раздражало.
– Ну, вот и клиент. Лежит на холодной земле. Он что пьяный?
Да нет же, бронхиальная астма, я ведь сообщала, – начала было объяснять Юлька. Но никто ее слушать не собирался.
– Почему здесь нет света? – спросил врач.
– А у нас накануне 8 Марта наступил конец света, – ответила Юля грустно.
– Как же вас находят в этой темноте? – удивился медсестра участливо.
– Ну, вы же нашли. А вообще – на ощупь, – пошутила Юля.
Человеческие чувства еще не вернулись к ней. Она находилась во взвешенном состоянии и пыталась помочь, как могла.
– Как же вы живете? – опять спросил врач.
– «Значит, жив все-таки» – промелькнуло в голове Юли. Вслух она ничего не сказала. Вопрос скорее риторический. Сам ведь видит – как.
На обратном пути «в себя», монстров уже не было видно. Эти монстры ждали его прямо у его тела. Они были в белых халатах, лохматые, злые и темные. Медуза Горгона по сравнению с ними, была просто Алёнушкой. Он слился со своим мокрым и холодным телом, как будто нырнул в болото.
– « Ну, и ощущения! Что называется «с небес на землю». Любая тюрьма раем покажется по сравнению с этим возвращением. Хорошо бы потерять сознание, все еще наполненное яркими картинами визита в янтарную комнату. Боль, теснота, холод, мрак! И это все шквалом навалилось. А ведь кто-то после клинической смерти и в покалеченное тело возвращается. Скорее всего таким несчастным «возвращенцам» милосердно стирают воспоминания».
Но Гена сам захотел запомнить все. Мало того, что он снова в своей собственной темнице, в тюрьме этого измученного тела, так еще какие-то монстры хватали его за руки и за ноги. Двигаться он еще не мог. Но защищаться как-то надо! Сила внутри него будто взорвалась и расшвыряла всех. Но настолько точно, что не навредила ни одному из них. Каждый был отброшен, но не ушибся и ничего не сломал. Вторая попытка медиков была такой же безуспешной.
Гена не мог видеть их лиц, не знал, кто это. Зрение он еще не освоил. Он не мог сфокусировать его после той возможности видеть все вокруг одновременно. Теперь смотреть нужно, как через щель амбразуры. Но он увидел внутренним зрением, как кто-то с них осыпался и, визжа, уползал в щели между камнями. Успокоился он, когда узнал голос любимой Юльки. Раз она здесь, то никому не даст его обидеть, даже ценой жизни. Он видел свет в ее душе, в ее сердце. Теперь его дом был там, где она. А его тело было тюрьмой духа. И теперь оно было непослушным и незнакомым. Его слишком долгое отсутствие в нем, в теле, предвещало много проблем.
Чтобы разобраться, что с больным, его нужно внести в дом. Свет от аккумулятора только там, в кухне, она же пока спальня и гостиная. – Легко сказать. Водитель и врач, загородив собой Гену, попытались поднять больного. Неожиданно один из них отлетел к забору и сполз по нему, а другой с грохотом застрял между «буржуйкой» и рулоном оцинковки. Их оглушил неожиданный грохот, и они не успели ничего понять. Гена лежал неподвижно, но уже на спине. Ноги его были под ножками «буржуйки» и произвести какие-либо действия не могли. Да и какая для этого нужна силища! Юлька тоже ничего не поняла и закричала: – «Что вы с ним делаете?» Пришедшие в себя мужчины грубо ее оттолкнул со словами, что это он с ними что-то делает.
Решив, что просто плохо взялись и не рассчитали усилия, врачи попробовали еще раз. Следующая попытка была не лучше, хоть и помогала медсестра. Юлька выглядывала из-за плеча, подпрыгивая, чтобы увидеть, в чем дело. К ногам в целях безопасности, не наклонялась. Мужчины разозлились. Собаки зарычали. Юлька, перекрикивая всех начала уговаривать Гену поверить, что ему хотят помочь эти дяденьки.
- Наверное, допился до чертиков, раз до кровати дойти не смог. А еще «скорую» вызывают, – ворчали спасители, выбираясь из завалов стройматериалов.
И не важно, что запаха спиртного нет. Раз происходящее необъяснимо, то и объяснять нечего. Такая уж тут логика!
В этом Юля убедилась, когда помогла все же прислонить к забору статую своего мужа.
Ноги у него не гнулись и почти не держали. Руки тоже. Врач посветил фонариком в глаза больному. Зрачки были на весь глаз.
– Ого, какие зрачки большие! – удивилась Юля.
- Вам бы посветить в глаза, тоже были бы не меньше, ответил раздраженно врач. – Умничают всякие.
Гену в дом пришлось затаскивать. Сам он идти не мог. А, просто прислонив к забору, проблему не решить. Юлька плелась следом, объясняя дорогу, и ломала голову над ответом профессионала. Ее опыт говорил, что от яркого света зрачок должен сужаться, а не наоборот. Может, в медицине все изменилось, пока они здесь на отшибе живут.
Освещение в доме не улучшило состояние больного. Сделав необходимые процедуры, решили везти в больницу. Что делала медсестра, Юля не видела. Она радостно собирала чистые вещи для мужа, тапочки для него, уже не белые.
В приемном отделении больного принимали в рабочем порядке. Пока заполняли историю болезни со слов жены больного, Гену начало трясти. Коляска, в которую его посадили, (астматиков нельзя укладывать горизонтально) звенела и тарахтела от дрожи. Это мешало врачу. Юлька отрывалась от долгой процедуры заполнения документов, бежала в другой конец большого, холодного кабинета приемника и пыталась помочь Гене: что-то на него накинуть, вытереть, успокоить. Это тоже раздражало врача. Вдобавок выяснилось, что нет страхового полиса, вернее он просрочен, и больного не могут принять. Юлька извинялась, обещала срочно восстановить и принести в отделение. Это тоже раздражало врача. Но, видимо, не очень – тормозило сонное состояние и извинения Юли.
Померили температуру. Врач записала. Правда записала что-то раньше, чем медсестра дала больному термометр. Эта несогласованность Юльку уже не удивляла. Это пустяк по сравнению с тем, что сделали с ее первым сыном в далеком украинском городке.
Послушали дыхание, решили сделать кардиограмму. Результат разбудил врача окончательно. Врач удалилась очень быстро. И очень быстро пришел врач – реаниматолог. Врач приемника подбежала, запыхавшись, уже, когда Гену везли в реанимацию. Юлька привычно «рулила» коляской вместе с медсестрой. Этим ребятам из отделения реанимации она верила и могла спокойно идти домой спать. К неожиданностям там готовы и этого больного хорошо знают. А может, удивила кардиограмма? Но люди-то все же пришли ей на помощь! Разные люди: сонные и ворчливые, грубые, энергичные, но настоящие. Обычные. И они оставили ее и Гену не по своей прихоти одних там, дома, так надолго. Зачем-то это было нужно. Сущему виднее. И уже тогда Юля понимала, что произошло чудо. Но говорить об этом она не решилась бы тогда никому. Это все равно, что обращаться по имени к маленькому ручейку или признаваться в любви звездам. Об этом знало ее сердце и те, кто читает в наших сердцах. Начинался новый день и новая жизнь ее мужа.
Поспать у Юли не получилось. События прошедшей ночи изменили ее, их дом и все пространство вокруг. Может это бессонная ночь виной? Но она же не первая. Правда таких событий не вмещает даже неделя, а у многих и годы жизни. Потеряли остроту переживания об урожае. Костры сожгли связь с юностью, романтикой. Сделав свое дело, они потухли. Дети гостили у бабушки, и их это не касалось. Теперь вся жизнь Юли сконцентрировалась вокруг мужа, его жизни.
В палате реанимации она увидела розовощекого, улыбающегося юношу. «И это мой муж? – удивилась Юля. – Прошло всего несколько часов, а он так изменился».
Она каждый раз удивлялась, как эти ребята в реанимации «прихорашивали» ее мужа. Во время приступов Гена становился серовато-зеленым, раздражительным. Согнувшись пополам, что-то коротко командовал хриплым звуком. Не голосом, а именно звуком. Юлька всегда боялась: довезет или не успеет. Откачают или не смогут. Но каждый раз наутро ее встречал румяный балагур. Весело кокетничая, шутил с медсестрами. И уже к концу дня бодро шагал в терапевтическое отделение с забавной трубочкой-катетером возле ключицы.
Но вчера он не был раздражительным. А может этот этап приступа Юлька пропустила в суете? Он тихо и хрипло умирал. Вчера он дал ей ощутить пустоту и одиночество. Даже сказать, что был страх – нельзя. А если это был страх, то концентрация его была предельная. Но длилась недолго. А потом безысходность родила покой. И страх смерти родного человека перестал пугать. Как давно не пугал ее страх собственной смерти, которую она не раз впускала в свою жизнь. Юлю спасали, но отголоски этого и последствия жили в ней всегда. А теперь на нее смотрел и улыбался любимый человек в новом исполнении.
Медсестра очень трогательно и многозначительно отдала вещи Генки, завернутые в стерильную салфетку. «Наверно где-то постирали его трусишки. Так они замечательно пахнут кондиционером для белья, – подумала Юля. Интересно, что было в этот раз, если медсестра обращается с ним, как с любимым сыном? Сама ведь совсем девочка». Юльке давно были незнакомы чувства ревности, зависти.
Врачи в коридоре удивленно на нее посматривали, но ничего не говорили. А она ничего и не спрашивала. Главное – он жив. И к нему пускают.
Знакомый врач подрывать авторитет медицины не захотел, так что совсем немного рассказал Юле о состоянии Гены. Он сказал, что сердце у него работало с большими остановками, потому и приняли сразу в реанимцию. Врач приемника решила проконсультироваться у них и назвала фамилию. Частый гость реанимации, Гена, никогда не давал раньше таких показателей, и за ним просто прибежали.
Главврач терапии пришла на следующий день в отделение реанимации посмотреть на этого больного. Анализ крови в приемном отделении брали несколько раз. Неважно насколько трудно было взять кровь, важно, что кровь по составу была как у трупа. Кардиограмма и все остальные исследования показали, что сердце не работало больше допустимого предела. Врачи здесь привыкли к странностям. Заведующий отделением реанимации говорил:
– «Если для спасения жизни больного нужна бабка-лекарка или священник – зовите».
Сейчас объяснений тоже не находилось. Когда Юля беседовала с врачом, анализы были как у полугодовалого ребенка. Все органы стремительно восстанавливались. Он уже мог разговаривать. Но каждый факт шел вразрез с общепринятыми нормами, и врач старался сгладить его, умолчать. Пытался спрятать удивление под маской обыденности. Да и анализировать – не его работа. Пациент жив и это главное. А завтра его можно перевести в отделение.
Юлька радостно побежала к пациенту.
Гена тщательно, с видимым усилием, подбирал слова. Первое, что он попросил – пореже привозить к нему Марусю. Юльке трудно было поверить, что эта женщина, правильно воспитывающая детей и мужа, добившаяся в жизни того, что хотела, могла помешать. Она так старалась помочь, старалась быть полезной! Ее раздражение всегда были глубоко и тщательно спрятано, как положено в порядочном обществе, но сейчас Гена видел это, и оно, это качество душило его как тяжелой, грязной подушкой. У этого чувства превосходства, гордыни был ужасный запах. И ей знать это совсем ни к чему. Генке еще нужно время, чтобы привыкнуть, чтобы научиться снова жить. Нужно восстановить поврежденные органы, если это возможно. Во всяком случае, в сердце пучок Гиса восстановить вряд ли получится. А ноги… научиться ходить – не такая большая проблема, только мерзнуть будут сильно из-за того, что сосуды кровью долго не снабжались.
Пучок Гиса действительно не восстановился. Может быть поэтому последняя смерть Гены была такой внезапной и окончательной. И даже если бы я была рядом вряд ли смогла бы изменить что-то. Он итак прожил после этого 12 лет. Хуже всего – это винить себя. За напрасно сказанные обидные слова винят себя многие, но не я. Я все время жила рядом со смертью и знала, что любое слово может стать последним. И если нужно сказать горькую правду, то это взвешено десятки раз.
Не хочется почему-то сейчас писать о восстановительном периоде. Странным он был, этот период. Врачи установили по своим методам исследования, что сердце не работало около 22 минут, но если учесть время, проведенное на холодной земле, раздетым по пояс, то… Я время не считала тогда, для меня его не существовало.
В общем чудесных воскресений сейчас великое множество, а объяснений так и не набралось на неоспоримую статистику таких чудес. Из того, что я узнала вернувшиеся после клинической смерти в обыденность меняют свое мировоззрение навсегда и если получают сверхспособности, то теряют их почти всегда. Гена не потерял, взгляды на жизнь не поменял, он просто стал своего рода сотрудником Небес, отправляясь на вызовы в любое время: и средь бела дня и уж тем более ночью. То, что он видел в янтарной комнате отчасти забылось, но ситуации в повседневной жизни настолько близко касались тех событий, что мы оба вспоминали свои прошлые жизни. Видимо это было нужно нам, необходимо для понимания самих себя, ситуаций в жизни. Праздное любопытство вообще наказуемо.
Продолжение следует…