Фрагмент сеанса регрессии П.С. Гынгазова
Автор собственного метода «Техника погружения в прошлые воплощения с использованием остановки внутреннего диалога»
*************
Старт ближайших курсов обучения: 12–13 февраля ОЧНО Красногорск, 19–20 февраля ОНЛАЙН
*************
..- Что-то из очень древних времён, до Х века… Я человек, мужчина, такой опытный воин. Идёт какая-то суровая война. Я закалённый в боях. На мне много железных доспехов, шлём. Жарко, в них тяжело, пот – градом, сражения – варварские.
Все эти битвы уже надоели. Я понимаю, что это чья-то прихоть – войны, но воспитанный в чувстве долга, я сражаюсь, хотя очень хочется всё бросить… Я не могу решить для себя вопрос – или бросить всё и уйти, или продолжать,
потому что кроме битвы, я ничего не умею делать… Сейчас я пеший, я иду и много раздумываю о том, зачем я здесь, что дам миру
своей жизнью. У меня нет, и не было семьи из-за постоянного участия в битвах. Я не могу уйти, так как заключил контракт и чувствую себя в сражениях профессионалом. Окончание срока договора истекает не скоро, но я вдруг понял, что бесконечные
войны, и реки крови, не оправдывают амбициозных действий моих хозяев.
– Найдите переломный эпизод в своей жизни, заставивший пересмотреть взгляды и отношения к привычному для Вас образу жизни.
– Я не рядовой, я профессионал и командую отрядом, мы иногда на конях, чаще пешие, и я посылаю людей на смерть, то есть распоряжаюсь жизнями молодых парней. Но всё это бесполезно, их смерти в сражениях мало что изменяют в государстве к
лучшему, а воины – гибнут. У меня внутренний конфликт – я посылаю их в бой, призываю к геройству, но мой большой опыт говорит мне, что всё бессмысленно, и их смерти не осчастливят их семей. Я начинаю сомневаться и думать, что вот так,
распоряжаясь судьбами других людей, – я грешу. Сам я изувечен, но достаточно опытен, и в каких-то моментах я могу увернуться от смерти, но я должен посылать на смерть других. Я всё чаще и чаще задумываюсь над этим, понимая, что это будет бегство,
дезертирство. По-другому оставить службу не получится.
– Когда Вам впервые пришла мысль, что свою жизнь проживаете не так, как нужно?
– В молодости я был азартен, меня увлекал пыл борьбы, запах раскалённого железа. Запах крови мне не был противен, хотя и не был приятен, у меня не было желания бесцельно лить кровь, ради крови. Меня держало ощущение, что я хорошо делаю свою работу. С годами я стал понимать и замечать, что в города и селения, в которые приходит наш отряд, было мирно и спокойно, была отлажена жизнь. Я видел, что мы оставляем после себя, когда уходим. Я начал сомневаться, приносим ли мы освобождение и лучшую жизнь, но то, что мы для этих людей являемся разрушителями – это однозначно. Мы топчем жизнь, казалось бы, во благо. Эта мысль теперь преследует меня, я понимаю, что она крамольная, ведь своим подчинённым я говорю совсем другое.
Какого-то отдельного эпизода, приведшего меня к таким выводам, я не вижу – просто сопоставление фактов, тоска по какой-то осёдлости, по своей личной жизни, которой не было. И теперь я на перепутье, я достаточно сильный духовно человек, и
если я что-то решаю, то я это делаю. Я смогу реализовать свои планы на будущее, просто сейчас я перепроверяю, прав ли я в своём теперешнем убеждении, ведь я просто не знаю, какая она – эта мирная жизнь.
– Такая мысль не может исчезнуть сама собой. К чему и как она приводит Вас?
– Я становлюсь всё угрюмее и угрюмее. По-другому смотрю на военные шутки и радости сражений. Мне начинают казаться наши победы условными и никчемными. Я долго пребываю в таком состоянии. В каждой очередной схватке, в азарте борьбы, я
отвлекаюсь от этих мыслей и, как бы, забываю их.
‑Что Вы чувствуете, когда убиваете врага в бою?
‑Я чувствую удовлетворение оттого, что попал в цель. Такие жуткие звуки, когда я пронзаю копьём, ломаю кости. Я знаю, куда нужно попасть, чтоб враг умер быстро, это в пылу битвы даёт мне удовлетворение и чувство профессионализма. Ощущения у меня, конечно, варварские. Моё оружие меч и копьё, палиц в ходу нет. Когда меня опять одолевают сомнения, я вижу свою жизнь кусками, только в сражениях или в военных переходах.
– Есть ли у Вас друзья, или Вы всегда одиноки?
– В общем, есть двое-трое, таких же бывалых. Но с ними я не говорю о своих сомнениях. Хотя, зная их хорошо, понимаю, что ни мне одному приходят такие мысли. Я начинаю понимать, почему армию всё время обновляют – с возрастом старые вояки становятся задумчивыми, угрюмыми и молчаливыми от таких мыслей и сомнений. Ко мне всё чаще приходят воспоминания о своих соратниках, которые оставляли службу. По-видимому, и у других возникали такие же мысли и желания. Я достаточно самоутвердился, будучи не простым чином, я делал своё дело: – тренировал молодых, обучал их, делал из них сплочённый боевой отряд. Это меня занимало, это была моя цель, она отвлекала меня от мыслей. А сейчас мне кажется, что всё это зря,
что надо всё бросить. Я закостенел здесь, хотя и не глупый, но мне трудно быстро мыслить вне поля боя. Я мыслю достаточно стереотипно, и это делает меня более примитивным. Это вызывает у меня растерянность, я не могу вырваться из этого круга, хотя чувствую в себе ещё большой потенциал. Я ещё не ощущаю в себе неотвратимой неизбежности принятия решения, вызванного моими сомнениями, но понимаю всё глубже и глубже, что мне надо это сделать. Особенно сильно меня эти мысли одолевают во время переходов, или перед сном. Во время боя я – машина. Меня ещё держат в отряде сомнения – «а что взамен, могу ли я ещё успеть что-то сделать, что я умею в мирной жизни, ведь я в ней чужой». У меня никогда не было любви, или какой-то привязанности. Бывали встречи, но они не оставляли в моей душе следа, я жил только своими заботами и рассчитывал
только на себя. Сомнения…, сомнения…, сомнения… Меня всегда окружают запахи: запах металла, запах пыли, запах немытых тел,
запах кожаной сбруи. Быт очень мрачный и суровый. В пище много мяса, но она очень однообразная, дают вино – это небольшие
радости. Меня это вполне устраивает, я неприхотлив
- Беспокоят ли Вас мысли-воспоминания о воинах, которых Вы убивали?
– Нет, я делал свою работу, многих из них я просто даже и не помню. Как мне кажется, я не совершал большого греха – не убивал беззащитных. Хотя вот сейчас, с возрастом, когда начали болеть старые раны, я стал понимать, что значит боль другого,
раньше я об этом не думал. Теперь мне всё чаще приходят мысли, что человек, которого я ранил, или убивал, тоже испытывал боль. Я начинаю осознавать, что это уже не моё дело, что это не есть жизнь, что у жизни есть неизвестные мне стороны.
– Опишите мне местность, в которой Вы находитесь.
– Гористая, много обкатанных валунов, наполовину заросших мхом. Мы уже долго идём по этой местности – это очередной переход, дорога к следующему сражению. Во время таких переходов сомнения правильности моей жизни усиливаются.
– У Вас есть друзья, с которыми можно поделиться своими мыслями?
– Два моих товарища не говорят вслух о мучающих их сомнениях, это опасно, но я спиной чувствую, что они тоже хотят оставить войско. Мы плохо знаем местность, по которой идём, нас ведёт проводник. Природа вокруг довольно дикая. Где искать пропитание – неизвестно, и из доспехов не во что переодеться. Сомнения… Я опытный воин, имею заслуги и уважение, а дезертирство –
предательство своего отряда и веривших мне людей.
– Вы знаете своё имя?
– Ещё нет, у нас прозвища. У одного товарища – «Длинный», он действительно длинный и худосочный, но мосластый и жилистый. У него интересные опорки из-за дубевшей кожи быка. У нас нет сапог, и мы свою обувь часто меняем, она быстро истирается. У второго прозвище – «Крепыш», в нём много жизни, живот большой, физиономия круглая, но вот страдает, как и я, тоже видно. «Длинный» – тот поугрюмее. «Крепышу», видно, всё надоело уже, хотя он будет менее надёжным, если вместе уходить – он плутоват, немножко врун, и может проболтаться, психика у него слабовата. Хотя и заговора ещё, как такового нет, но с «Крепышом» надо быть настороже.
– А как зовут Вас?
– Джек.
– И когда вы втроём решили оставить отряд?
– Я всё-таки решил один это сделать, потому что это очень серьёзное решение, и каждый должен самостоятельно к этому прийти. Это не побег из плена, и можно уйти одному, проходя какое-либо селение, незаметно остаться в нём, раздобыть одежду,
чтоб сменить воинский костюм, и начать другую жизнь. Мы дошли до хижины пастуха, все очень устали, отряд большой, человек 60. Я не самый старший по званию, тоже подневольный, но у меня достаточно много свободы, да и нас никто не сторожит. Мы здесь едим, нас поят козьим молоком, сыром, у нас с собой солонина, мы варим похлёбку. Пастух относится к нам настороженно,
если не окажет нам помощи, может быть наказан. Пастуху и его семье хорошо, они не вникают в земные проблемы, не знают о
жизни людей в городах. У них здесь всё спокойно и разнообразие в жизнь вносят, чаще всего, только времена года.
Я решаю уйти сейчас, беру у пастуха какие-то лохмотья. Чувство облегчения – огромное. Я отошёл от лагеря, спрятал оружие и доспехи под камнем, мало ли что, вдруг пригодится, запомнил это место, переоделся и спускаюсь в долину, в другом направлении, как шёл отряд. Я обмылся в горном ручье, вода такая ледяная, ледяная, мне очень приятно. Шрамы вначале защипало, заломило, потом стало хорошо, потому что на теле нет этой тяжести, этой пропитанной потом задубевшей кожи. Одел какие-то там старые
домотканые порты, рубаху. Я оставил на себе опорки. Ощущение лёгкости, потому что тело ещё не покинули силы, и потому что я решительный человек, и, решившись на такой поступок, знаю – всё! Вот она пошла новая жизнь. Я спускаюсь всё ниже,
природа богаче.
– А опасений, что Вас могут искать?
– Нет. Во-первых, я очень осторожно ушёл, а во-вторых, – никто не будет искать, на меня не могут подумать, что я дезертировал. Мои друзья не выдадут, а остальные и не подумают, что я мог сбежать. Могут подумать, что со мной или несчастный случай – упал с обрыва, или взяли в плен. Все мои муки были внутри, главное было решиться для себя. Я ещё не знаю, чем займусь. Труд пастуха – не моё дело, с трудом земледельца я вовсе не знаком, и он меня не привлекает, но сила есть.
– Как Вам удаётся вжиться в малознакомом мире?
– Я уверен в себе, я могу за себя постоять, я владею приёмами боя. Появился выбор – идти в разбойники, но они задиры, и занимаются примерно тем же, чем я в отряде. И я решил пока, просто дышать свежим воздухом. Иду, иногда по дороге
поворовываю, но проблема питания не такая острая, как я ожидал. Я голову не ломаю, кем стать. Пока что я перестал быть воином, и мне просто нужно надышаться свободой. Я обхожу большие селения, в маленьких помогаю в уборке урожая, за это мне дают кров и стол. Я обросший, крепкий мужчина. Люди чувствуют, что у меня какое-то загадочное прошлое, но, тем не менее, моё
спокойствие, уверенность и доброжелательный взгляд не пугает людей, а располагает их ко мне. Раны болят – труд непривычный, каждодневный. Болит бедро, левая рука, она в рубцах, по ней досталось мечом. Я сейчас как растение: ищу своё место, но не активно. Всё больше и больше забываю о своей военной жизни, но знаю, что то, что я сейчас делаю, пока не моё, это временное. Всё время думаю, как быть, как себя реализовать.
Можно наняться в свиту к местным князьям, или графам, там я буду на своём месте, но это опять служба.
Я стал ощущать запахи: жаркого полдня, скошенного сена, цветов, запахи, которых я не замечал много лет. Мне нравится отдыхать, валяясь на сене, глядя на проплывающие облака. В эти минуты мне кажется, что так будет вечно. Это очень приятно!
Я совершенно не злобный, и это жизнь моя, а с другой стороны, мне нужно было потратить много лет, живя в военной дисциплине, чтобы понять и оценить то, что переживаю сейчас. Это более гармоничное состояние. Решил обосноваться в маленьком поселении, где не злобливые люди, красивое место. Я, как бы, увидел здесь свою хижину. Делаю её сам из камней, прилепив к скале.
Постройка, не мудрящая: чтобы не мочил дождь, чтобы не задувал ветер. В ней минимум удобств, но она моя, а потому уютно.
Я бывал в замках, но там жизнь для большинства людей недосягаема. Высокие, из серого камня комнаты, закопченный камин, шкуры на стенах и полах, искусно вытканные ковры, но в них уюта нет, в замках опасения, что могут напасть и завоевать.
У живущих в замке очень красивые одежды, но они очень редко моются (на мой сегодняшний взгляд), это очень странно. Манеры обхождения, даже у знати, грубые, диковатые. У меня домик без роскоши, но уютный и выполняет своё предназначение:
мне в нём спокойно и уютно… Я на подручных работах, помогаю какому-то горшечнику.
– Сколько Вам лет сейчас?
– Не молод, в отношении женщин – потребностей нет. Хотя если вспоминать, я и насильничал, и грубо ухаживал. Но, если нужно будет, то проблем в этом нет… Я стал горшечником, ногой кручу круг, всё примитивно.
– Посмотрите и расскажите мне подробнее о работе горшечника.
– Глину все берут в определённом месте, круг, который я кручу, давя на педаль. Нас здесь несколько, но конкуренции нет. Мы отвозим свои горшки на каких-то колымагах в соседнее селение на базар. Я делаю светильники (такие интересные, на
мой теперешний взгляд). Они, как вытянутая плошка, и от неё отходит ручка. Светильник очень простой и совершенный. Горшки тоже разной формы, есть высокие, есть средние, есть приземистые, а есть большие, как сковородка, для запекания мяса.
Мне нравится работать с глиной, она мягкая, тёплая, и это даёт мне ощущение гармонии. Иногда я вспоминаю, как я убивал людей: варварское время. Просто это была другая жизнь, не то, что сейчас, я это понимаю.
– А может быть совершён набег на селение, где Вы живёте?
– Ну, во-первых, я в стороне, во-вторых, я смогу отбиться – боевой опыт ещё во мне, а в‑третьих, я смогу даже и защитить кое-кого. Но село это маленькое, небогатое, и не представляет интереса ни для разбойников, ни для военных.
– Расскажите мне о своей теперешней жизни.
– Живу я хорошо, спокойно, рад, что ушёл. Не жалею, что не ушёл раньше, так как нужно было дозреть. Во мне появляется спокойствие и мудрость. Я нелюдим, если надо – пойду поговорю с соседом.
– Что вы едите, что вы пьёте?
– Интересно, пьём мы, делая что-то вроде браги из сыворотки козьего молока. Хмельной напиток. Молоко сбраживают и выдерживают на солнце, бросая в него какую-то траву для брожения – похоже, хмель. Голова не болит, и никто не упивается.
Просто кружится голова и «вяжет» ноги. Это ни как виноградное вино, такого у них нет, но я слышал об этом…
Так прошло много лет, семьи у меня не появилось, я ходил к какой-то вдове.
Очень примитивные, варварские отношения, грубый секс на полу-животном уровне, но ничего, приятно – это необходимость. Это очень естественно и не так уж редко. Она молодая, крепкое тело, ядрёное, жаркие объятия. Я тоже крепкий и у нас надёжный,
крепко сколоченный секс, довольно-таки неприхотливый, как и вся жизнь.
– Ваша старость?
– Дожил, живу один, я не думал об одинокой старости.
– А сейчас?
– Уже седой, но в горах рано седеют. Я ещё не немощный, но сильнее болят раны и кости, вставать стал с трудом. Моя вдова тоже состарилась, её дети выросли и ушли в самостоятельную жизнь. Она ко мне заходит и говорит: «ну, давай, старый, ко мне перебирайся». Она ни с кем, кроме меня не встречалась. Она меня жалеет. Я был не злобным, я был свободным, она это чувствовала и никогда на меня не посягала. Она и сейчас злорадства не испытывает от того, что я нуждаюсь в её помощи. Отношения простые, без претензий и обид. Глину стало трудно месить, – ноги дрожат, стали получаться кривые горшки.
Это меня сильно расстроило, и пришлось перестать их делать. Теперь делаю только светильники – не нужно крутить круг, только лепить. Я делаю плошки, туда наливается масло, в него кладут жгут, он высовывается на край, его и поджигают. Есть вытянутые,
они красивее, в них носик с ушком, в который продевается фитиль. Иногда, но очень редко, вспоминаю свою военную жизнь и своих товарищей.
Мне что-то очень жарко, толи меня продуло, толи заразился чем. В лихорадке я… Тяжело. Я лежу у вдовушки в доме, лежу на каком-то тряпье, она подаёт мне воду. О чём я жалею? Нет, просто передо мной разливается яркий зеленоватый свет,
он всё затапливает, это, когда отрывается Душа. Я задыхаюсь, потливость, жуткая слабость, я теряю сознание, иногда, проблесками, оно возвращается. Жар…, жар… Может, это какая-то болезнь пришла в село. Сожаления. Я всегда слабо помнил детство, а теперь мне начали вспоминаться лица отца и матери в эти последние минуты. Жалею, что не осталось своих детей, хотя мог бы иметь. Я – верующий человек, и считаю, что мирной жизнью я искупил грехи своего военного прошлого. Мне кажется, что я сделал правильный выбор и меня не должны взять в Ад, хотя меня это немного мучает. Организм у меня сильный, это, наверное, какая-то зараза пришла в село. Воду пью, и не напиваюсь, лихорадка сильная. Этот яркий свет всё чаще, он накрывает меня. Сейчас он на меня действует немного зловеще.
– Но ведь Вы боитесь Ада.
– Да, но ухожу я спокойно, без особых раскаяний, с какими-то мучительными тревогами, но это не очень тяжело, потому что я в полубессознательном состоянии. Есть благодарность к женщине, ухаживающей за мной, я не знаю сейчас её имени. Мысленно, в душе, я называю её «жёнушкой», хотя вслух ни разу её так не назвал. Я уже даже забыл и своё имя – беспамятство. Она мне говорит, что в посёлке ещё где-то заболели, она боится заразиться, но не уходит, – некуда бежать. Она надеется, что не заболеет и молится каждый день за себя и за меня, чтоб Бог дал здоровье. Темно…, кожа сухая, как пергамент, сильное обезвоживание, но нет сил пить. Опять пришёл свет, опять всё затапливает. Надежды нет, безразличие…, Душа отходит легко и тихо, без агонии, со вздохом. Теперь вижу себя сверху.
– Опишите мне то, что Вы видите сверху.
– Старый мужчина, загорелое лицо, всё в морщинах, седая борода. Рядом с ним женщина, не молодая. Она с ужасом отходит,… отходит,… ей очень страшно, что она заболеет. Она не будет меня хоронить, а убежит в другую долину, где живут её дети. Я
так и остался лежать в её доме. Душа ещё пыталась вернуться, – но уже всё…
– Опишите, что вокруг Вас, и где тот Ад, которого Вы так боялись?
– А вот нету, вокруг голубоватый свет. Состояние парения, раскачивания, перемещения, есть ощущение неопределённости. Какое-то время, как только Душа отделилась, и сразу пришло осознание, что тело мертво – не было направленного движения. Ощущение, что пространство, как бы проверяет меня и чистит. Мой цвет, после оставления тела грязно-жёлтый, с чёрными вкраплениями. Сейчас у меня напрашивается фраза – «очищение огнём».
– Раскачивание, ощущаемое Вами, что это такое?
– Я чувствую, что я в чьих-то руках, в чьём-то владении, это не страшно, я не сопротивляюсь, мне это необходимо. Ощущение, что я попадаю в раскалённую атмосферу, ощущение огня, как будто бы выжигается что-то грязное.
– Это больно, страшно, или нормально?
– Это необходимо, это, как приказ, поэтому мне не страшно, я не сопротивляюсь, я понимаю, что это нужно. Мой цвет меняется, становится лучше, чище. Состояние не идеальное, очистить сложно. Я ощущаю подчинение. Какой-то очень большой силе, всеобщей силе.
– Вы видите эту силу, Вы знаете эту силу?
– Я её не вижу, но я чувствую её.
– Как Вы её чувствуете?
– Она занимается мною, и не только мною, там, в этом «горниле» есть ещё Души, и они производят впечатление бесформенных тел, у них меняются цвета, они становятся светлее, чище, то есть – это необходимое ощущение проживания какого-то мощного единого поля, в котором мы все, находящиеся здесь, пребываем. Это всем нам необходимо.
– Скажите, а ощущение «злых корчей» у Вас здесь есть?
– Нет, нету. Я понимаю, что это разумно, что после прожитого мною воплощения, со мной надо поработать – такое ощущение есть.
Есть ощущение, что я не сильно виноват, просто, вот сейчас мне дают возможность стать лучше. (Я сейчас сама поражаюсь, что говорю, но я вижу и ощущаю это, с ума сойти!) Всё вокруг меня очень реально, меня выпустили, но со мной хорошо поработали.
- На земные года, сколько прошло времени?
– Лет 150.
– Жарко не было?
– Нет. Неприятных ощущений не было, ведь у меня же не было физического тела. У меня сейчас хороший цвет: голубовато-зеленоватый, но всё-таки осталась в нём какая-то тёмная примесь.
– А для чего она оставлена?
– А может специально, меня же выпустили, я сама должна над ней работать и делать выбор. Совершенно точно знаю, что одним даётся право выбора воплощения, другим – нет. При каждом воплощении даётся возможность совершенствоваться, выбор за воплощающимся.
– Вам, находящимся в этом «горниле», давали какие-то наставления, когда выпускали?
– Мы там и не общались друг с другом. Исчезли раскачивание и жар, исчезли и мои «коллеги».
– Что за границы у области, в которой Вас держали 150 лет, Вы видели их?
– Да. По границе более яркая и плотная энергия, похожая на языки не коптящего пламени, как котёл, окружённый пламенем, снаружи ощущение жара. А внутри вид уже совсем иной, внутри более спокойная и ровная атмосфера. То есть, здесь создаётся особое поле, в котором сохраняются положительное начало и индивидуальность, а вот это вот грязное, оно очень медленно, но, в конце концов, исчезает, распадается, выгорает.
Теперь у меня здоровый цвет, нет груза грехов и тяжести, я этого, практически, не ощущаю. Я чувствую, что я не идеальна, не всё чистое, но у людей в «закваске» должны быть и плюсы, и минусы. Сейчас вокруг всё голубое, и я голубовато-зеленоватая, я здесь буду, но не долго, мне предначертано, – я обязательно должна воплотиться!
– Вы это осознаёте?
– Да, это естественно.
– И это относится к разряду Вашей личной свободы?
- Да, и когда есть хоть малейшая возможность выбора – это хорошо, это интересно, это не насильственно. То есть необходимость воплощений заложена в моём механизме, в моей натуре»